Порог чувствительности [сборник litres] - Ирина Степановская

остался стоять здесь памятником какому-то таинственному прошлому. Над столом висели полки с книгами. Почему-то казалось, что их давно никто не читал, таким ровным монументально незыблемым рядом заполняли они пространство. А на столе стояли пузырьки с лекарствами, лежала груда пакетов с марлевыми салфетками, топорщились одноразовые шприцы в упаковках. Сбоку валялась оранжевая резиновая клизма, рассыпались ушные палочки из круглой коробки.

Шторы в тон обоям были закрыты. И странным было, что в преддверии Нового года в этой комнате нет ни еловой ветки, ни сгустков серебряного дождя, ни гирлянд, ни даже какой-нибудь маленькой дешёвой Снегурочки с Дедом Морозом.

Мурашов был в комнате не один. У письменного стола, повернувшись лицом к дивану, сидела на стуле женщина – молодая или, вернее, моложавая, с небрежно отросшими после окраски русыми волосами, с носиком уточкой, с размазанной на губах светлой помадой. Женщина казалась бы даже симпатичной, если бы не растерянное и одновременно туповатое, замкнувшееся на чём-то выражение её лица. При виде Лены она пошевелилась, будто хотела встать, но тут же опять замерла на месте.

В глубине комнаты, в самом дальнем её углу, стоял парень. У него было бледное лицо с широким ртом, как у птенца, чем-то неуловимым похожее на женщину.

«Сын», – подумала Лена и перевела взгляд на Порываева.

– Максим! У тебя есть перчатки? – Макс стал рыться в своей сумке и в этот момент Лене показалось, что парень, до того с делано равнодушным видом стоящий в своём углу, узнал Порываева.

– Кто эти люди? – вдруг спросила женщина у Мурашова.

– Судмедэксперты.

– И эта… блин, тоже?

– Потише, там! – отозвался опер. – Посторонних здесь нет.

Будто какая-то неясная мысль пронеслась по лицу женщины. – Я не дам ей ничего делать с моим мужем! Развели в полиции всяких шлюх…

– Мурашов, я тороплюсь, – поморщилась Лена.

– Идите с сыном в кухню! – сказал опер. – И оттуда ни шагу. Понадобитесь позову.

Женщина поднялась и пошла к дверям, но в них остановилась.

– Никуда не пойду! Пускай делает всё при мне. – Сын подошёл к ней, приобнял за плечи. «Пойдём, мама». – Она припала к нему, обняла, зарыдала: «Стас… Стасик… Что ж это такое…» Стас почти потащил её в коридор.

На выходе женщина зацепилась руками за косяк и обернувшись с ненавистью посмотрела на Лену. – Сука! Шлюха! – Гудков поспешно отошёл в сторонку, а Лене бросились в глаза пальцы женщины – тонкие, будто изломанные, с длинными наклеенными бледно фиолетовыми ногтями. Стас стал выпихивать мать в коридор, она продолжала цепляться, кричать, он её уговаривал. Наконец, они вышли. Порываев, не отрываясь, смотрел им вслед.

«К празднику, наверное, маникюр сделала, иначе с такими же ногтями невозможно ни еду готовить, ни посуду мыть», – подумала про женщину Лена.

– Дай мне перчатки, Макс, и закрой дверь. И вы, Гудков, идите сюда. Я буду диктовать, а вы записывайте.

Гудков достал из своей сумки какую-то тетрадку, но весь его вид был таким обескураженным и бледным, что Лена подумала даже с некоторым злорадством: «Это тебе не рельсы со стендов тырить». Хотя никаких доказательств, что рельс стащил Гудков у неё, конечно, не было.

Она обошла диван и склонилась над трупом. Удивилась.

– Володя, – посмотрела на Мурашова, – ты следователя вызвал?

– Нет. Ждал пока вы приедете.

– А это ты видел? – она показала ему на руку лежащего.

– Мне показалось – самоубийство.

– Нечасто встречается такой способ.

Мурашов только пожал плечами.

Ну ладно. Раз уж она приехала, надо извлечь из этого пользу.

– Гудков, помните сегодняшнее занятие? Пункт первый. Следы перемещения трупа. Есть тут они?

– Вроде нет, – Гудков сглотнул слюну, прежде чем подойти и внимательно посмотреть.

«Наверное, первый раз в жизни видит мёртвого человека», – подумала про него Лена и смягчилась.

– Ты прав. В одежде ничего необычного. Ни повреждений, ни посторонних пятен. Вполне аккуратный вид. Теперь разберём положение самого тела.

Мурашов нетерпеливо переминался с ноги на ногу. На фига она притащила сюда студента?

Макс подал ей перчатки, перед подачей ещё и расправил, чтоб легче наделись надул их воздухом. Странный немного у неё вид – в нарядном платье и в перчатках. Лена отодвинула волосы с шеи мёртвого человека.

– А это видели?

Гудков опять сглотнул, а Мурашов сказал: «Ну?»

– Пишите: «Поперёк шеи горизонтально располагается петля из потёртого, мягкого, светло-жёлтого кожаного ремня, шириной… У кого есть линейка? Петля замкнута… – Лена внимательно посмотрела на Мурашова. – …посредством пряжки из жёлтого металла. – Она выпрямилась. – То есть, если сказать простыми словами, конец ремня на боковой поверхности шеи продет в пряжку. А дальше смотрите, вот что необычно: после прохождения через пряжку этот конец ремня намотан на кисть поднятой и согнутой в локтевом суставе руки. Получается, что человек лежал и сам на своей шее затягивал петлю. Ремень намотан… – она повернула руку лежавшего, – … в раз, два, три с половиной оборота. И до сих пор пальцы, зажатые в кулак, удерживают ремень, не разжимаясь».

– Так значит, самоубийство? – подал голос Гудков.

– Какой стыд, – вздохнула Лена. – Или как теперь говорят, кринжово. Сколько раз я на занятиях объясняла: «убийство», «несчастный случай», «кто виноват», «степень вины» – это вообще не наша епархия. Мы не произносим такие слова. Это вон они, они… – она показала на Мурашова. – А мы только объективные признаки выявляем, описываем их и, если хотите, даём по ним наводку. Находимся над схваткой по сути.

– Можно побыстрее и поконкретнее? – не выдержал Мурашов.

– А ты терпи, – не без ехидства улыбнулась ему Лена. – Начальник приказал ознакомить студентов с практической ситуацией. Я тут ни при чем, я его приказ выполняю.

Подошёл Максим, снова низко наклонился над телом, рассматривая петлю, и отошёл.

– Ну, вот представьте… – сказала Лена. – Кто-то хочет покончить с собой. Какого чёрта ему ложиться и затягивать ремень на шее? Проще найти верёвку, снять вон люстру с крюка… – Лена задрала голову, посмотрела на люстру, потом на лежащего мужчину. – Если только он мог встать.

Она прошла к столу, потрогала пузырьки с лекарствами.

– Спроси у них, – она кивнула в сторону коридора. – Он мог ходить?

Мурашов вышел. Лена повернулась в сторону Гудкова.

– Понимаешь что-нибудь? Удавить себя – это ведь непросто. Как только сосуды шеи пережимаются петлёй, сознание затуманивается. А когда сознание теряется – мышцы ослабевают. Мышцы ослабевают – удавка разжимается, кровообращение восстанавливается. И так может быть несколько раз, особенно, если человек физически развит. Очень редко кому удаётся в таком положении быстро довести дело до конца. Хотя, конечно, бывают нюансы.

– Но здесь конец ремня намотан на кулак, – сказал Гудков. – Может быть, это помогло затянуть петлю?

– Не имеет значения, –